«В полпятого она позволила ему поцеловать ей руку у локтя, а в полседьмого -- уже переезжала к нему».
«Мне приходит в голову мысль, что люди родятся счастливыми и несчастными точно так же, как длинноногими или коротконогими».
"Осень уже резко обозначила в лесу границу хвойного и лиственного мира. Первый сумрачною, почти черною стеною щетинился в глубине, второй винноогненными пятнами светился в промежутках, точно древний городок с детинцем и златоверхими теремами, срубленный в гуще леса из его бревен.
Земля во рву, под ногами у доктора и в колеях лесной, утренниками прохваченной и протвердевшей дороги была густо засыпана и забита сухим, мелким, как бы стриженым, в трубку свернувшимся листом опавшей ивы. Осень пахла этим горьким коричневым листом и еще множеством других приправ. Юрий Андреевич с жадностью вдыхал сложную пряность ледяного моченого яблока, горькой суши, сладкой сырости и синего сентябрьского угара, напоминающего горелые пары обданного водою костра и свежезалитого пожара".
"Юрия Андреевича окружала блаженная, полная счастья, сладко дышащая жизнью, тишина. Свет лампы спокойной желтизною падал на белые листы бумаги и золотистым бликом плавал на поверхности чернил внутри чернильницы. За окном голубела зимняя морозная ночь. Юрий Андреевич шагнул в соседнюю холодную и неосвещенную комнату, откуда было виднее наружу, и посмотрел в окно. Свет полного месяца стягивал снежную поляну осязательной вязкостью яичного белка или клеевых белил.
Роскошь морозной ночи была непередаваема. Мир был на душе у доктора. Он вернулся в светлую, тепло истопленную комнату и принялся за писание".
Б. Пастенак, "Доктор Живаго"
Земля во рву, под ногами у доктора и в колеях лесной, утренниками прохваченной и протвердевшей дороги была густо засыпана и забита сухим, мелким, как бы стриженым, в трубку свернувшимся листом опавшей ивы. Осень пахла этим горьким коричневым листом и еще множеством других приправ. Юрий Андреевич с жадностью вдыхал сложную пряность ледяного моченого яблока, горькой суши, сладкой сырости и синего сентябрьского угара, напоминающего горелые пары обданного водою костра и свежезалитого пожара".
"Юрия Андреевича окружала блаженная, полная счастья, сладко дышащая жизнью, тишина. Свет лампы спокойной желтизною падал на белые листы бумаги и золотистым бликом плавал на поверхности чернил внутри чернильницы. За окном голубела зимняя морозная ночь. Юрий Андреевич шагнул в соседнюю холодную и неосвещенную комнату, откуда было виднее наружу, и посмотрел в окно. Свет полного месяца стягивал снежную поляну осязательной вязкостью яичного белка или клеевых белил.
Роскошь морозной ночи была непередаваема. Мир был на душе у доктора. Он вернулся в светлую, тепло истопленную комнату и принялся за писание".
"Я скажу «а», а «бэ» не скажу, хоть разорвитесь и лопните".
Б. Пастенак, "Доктор Живаго"
Mínistér vetulí puér Falérni,
Ínger mí calicés amárióres.
Út lex Póstumiáe jubét magístrae
Ébrioós(o) acin(o) ébriósióris.
Át vos quó libet hínc abíte, lýmphae,
Víni pérniciés, et ád sevéros
Mígrat(e): híc merus ést thyóniánus!
Катулл
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела
Председательница оргий!
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.
А. С. Пушкин
Ínger mí calicés amárióres.
Út lex Póstumiáe jubét magístrae
Ébrioós(o) acin(o) ébriósióris.
Át vos quó libet hínc abíte, lýmphae,
Víni pérniciés, et ád sevéros
Mígrat(e): híc merus ést thyóniánus!
Катулл
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела
Председательница оргий!
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.
А. С. Пушкин